Дарьялова Софья Львовна

Доктор медицинских наук,
лауреат Государственной премии,
профессор Московского научно-исследовательского
онкологического института им. П.А.Герцена

Уважаемая Софья Львовна, примите поздравление с присвоением Почетного звания «Заслуженный деятель науки Российской Федерации» – это закономерное дополнение к полной орденской ленте знаменитого врача, профессора, доктора медицинских наук, Заслуженного врача России, лауреата Государственной премии и прочая и прочая.

– А как всё начиналось, как воспитываются легендарные врачи, родные пенаты, родительский дом?

– Это была интересная история любви. До встречи с моим папой мама была замужем и у неё была дочка. Мой папа приехал в командировку и пошёл в гости к другу, увидел там маму и сказал, что она будет его женой. Так и получилось. Они очень любили друг друга. Папа был инженером, работал в авиационной промышленности и, кстати, обеспечивал материально-техническую подготовку знаменитого перелёта Валерия Чкалова.

И даже была такая фотография, где я на руках у Чкалова, но сама я этого не помню, мне рассказывала мама. Мама работала машинисткой. Она была очень образованным человеком, окончила гимназию, знала 2 языка. Жизнь была тяжёлая, и общепринятого образования она не получила, папа тоже – высшего образования у него не было.

– Почему Вы стали врачом?

– Папа обожал медицину, но у него не получилось стать врачом. Он мечтал, что врачом стану я. Я очень тому сопротивлялась, очень хотела пойти на факультет журналистики. В старших классах у меня всё хорошо получалось, не знаю, может потом и не получилось бы. Но папа обожал медицину, был, кстати, очень сведущим во многих её разделах. Его увлеченность медициной сочеталась со значительными познаниями.

А ещё у него была такая мотивация, он говорил: «Жизнь, Соня, такая тяжёлая, попадешь ли ты в тюрьму или попадёшь на войну – врач всегда нужен». Я окончила школу с золотой медалью, поступила после собеседования в первый медицинский институт и весь первый курс проплакала, так мне всё не нравилось. Была анатомия и надо было зубрить, думать не надо было. Мне было безумно неинтересно. А когда началась клиника, то я, конечно, увлеклась. Училась хорошо, была в комитете комсомола, потом была членом пленума райкома. В общем, комсомолка была, активистка и отличница. У меня всегда была активная жизненная позиция.

– Ваш супруг, знаменитый писатель Аркадий Александрович Вайнер, говорил: «Господь послал мне жену по блату». Две глобальные личности прожили вместе в счастливом браке более 45 лет. Как вы нашли друг друга?

– В начале шестого курса я встретила своего будущего мужа, и через 5 дней после первого знакомства мы поженились. Но сначала я познакомилась с его папой. Он меня углядел в доме общих знакомых и начал активно знакомиться. Я ему сказала: «Как вам не стыдно клеиться к молодой, такой старый человек»; а ему было-то всего 57 лет. Он ответил: «Ну, во-первых, не стыдно. Во-вторых, может я не для себя».

Я была очень смущена его приставаниями и убежала. А он у этого знакомого взял мой телефон, и месяца через три по телефону в нашей общей коммунальной квартире раздался звонок. Красивый мужской голос сказал: «Я ни на что не претендую, я только должен на вас взглянуть. На минуточку спуститесь к подъезду, я на вас взгляну, и мы расстанемся». Звучало это хоть и оскорбительно, но интригующе. Это было днём, время не опасное, и я спустилась.

Подошёл ко мне очень некрасивый человек, перебросились мы несколькими словами, и он предложил: «Может, прокатимся?» Человек был с машиной, представляете, и это в то время! Правда, машина была «Волга», списанная из такси, прошла два миллиона километров, все агрегаты скреплены верёвочками, и он всё время подливал в неё воду из чайника. Катались мы целый день. Когда пришла домой, я сказала: «Мама, он очень некрасивый, но он такой умный!» Эти 5 дней были очень насыщены. Мне надо было в 10 часов быть дома, естественно, с таким человеком я не могла прийти и к 11.

Как-то я вернулась в час ночи, папа был рассержен и не пустил меня в дом, но соседка – очень хороший хирург из Первой градской – взяла меня к себе. На следующий день я сказала Аркадию Александровичу, что больше не могу встречаться: папа запретил. Он сказал: «Тогда придётся жениться». Впервые в жизни я пошла против воли папы. Аркадий Александрович был старше меня, уже состоявшийся человек, очень властный, чрезвычайно харизматичный и необыкновенно интересный. Он нравился всем. В какую бы компанию мы не приходили, он всегда был центром всеобщего внимания, и все женщины были около него.

Я во всём ему подчинялась и не стыжусь этого. Но единственный раз я вышла из-под контроля – когда он решил, что мне надо оставить работу. Он уже был известным писателем, пошли деньги за книги. А раньше, когда он был милиционером, деньги были мизерные. Я работала на трёх работах. С нами жил до своей женитьбы его брат Георгий. Про нас писатель Виль Липатов сказал: «Это сказка о том, как один кандидат двух писателей прокормил». Когда пошли гонорары, я бросила подрабатывать, и Аркадий Александрович сказал, что я должна уйти с работы и обеспечивать его быт.

Я впервые сказала «нет». «Ну хорошо, – сказал он, – у меня всё равно должны быть ежедневно три первых и три вторых блюда». Я ответила, что так всегда и будет: три первых и три вторых, так и было. Он никогда бы не ел из чужих рук. Его мама очень вкусно готовила, он привык к хорошему. Перед работой я накрывала стол и убегала, когда бы ни приходила с работы, у нас уже были гости. Я могу готовить всё, а когда выходила замуж не умела даже хлеба нарезать, мама мне говорила: «Ты ещё успеешь, пользуйся, пока я жива». Я всему научилась и делала это с радостью. У нас всегда был народ, был замечательный открытый дом.

Я вела с братьями Вайнерами бурную жизнь: мы возвращались домой часа в 3-4, они ложились спать, я тоже на пару часов, ставила будильник в три кастрюли: большую, меньше и совсем маленькую, в неё будильник – так было громче. Вскочила, душ и на работу. И так каждый день, раз в неделю я высыпалась. Жизнь была очень интересная. Очень насыщенная.

Я всё рассказывала Аркадию Александровичу, и он давал мне очень ценные жизненные советы. Много работала и на работе, и дома. Я прожила очень хорошую жизнь, сейчас мне безумно его не хватает, но он был у меня почти 50 лет. В этом году 25 января исполнилось 50 лет. Я была в это время в Америке у девочек, мы отпраздновали событие, в результате которого они все появились на свет.

– У Вас было единственное место работы – институт Герцена?

– Когда я выходила замуж, папа сказал, что «все твои пятёрки пойдут коту под хвост, ты забеременеешь, тебя распределят в участковые терапевты. Никакой карьеры и все мои мечты рушатся». Так и получилось, на 6 курсе я забеременела и на 6 месяце беременности по распределению попала в институт Герцена. В вузе я занималась на кафедре патофизиологии, прививала опухоль мышкам под капсулу почки. Меня распределили в отделение экспериментальной онкологии.

Я пришла к директору, в это время входит госпожа Городилова, заместитель директора по науке, – очень яркая личность, известный учёный и очень красивая женщина. Она была членом Комитета защиты мира, а муж у неё был какой-то известный генерал. Мне она сказала: «Нам ни беременные женщины, ни кормящие матери не нужны. Идите вон отсюда!» Директор как-то растерялся, я и ушла. Но Аркадий Александрович сказал: «Вот тебе советский закон: отказ в приёме на работу беременной женщины карается лишением свободы до 2-х лет. Или они возьмут тебя на работу, или я их посажу».

Он пошёл в прокуратуру нашего района – того, где институт Герцена. Хорошего парня Бардонова встретил (впоследствии он стал нашим другом) и тот сказал, что, конечно, это безобразие и поехал в институт Герцена выяснять. Первоначально директор А.Н. Новиков был растерян, но при втором визите прокурорского работника уже был приказ министра здравоохранения Трофимова о сокращении штатов института именно на мою должность. Мне объяснили, что отказали не по причине беременности, а из-за сокращения штатов.

Нам Бардонов сказал: «У них такие связи, что я сделать ничего не могу, раз даже приказ министра организовали». Нас после мединститута пришло пять человек и всех взяли, кроме меня. «Идите в газету «Известия», в отделе соцстроительства есть замечательная женщина Розанова, и она вам поможет». Мы с Аркадием Александровичем пошли в газету, и она, действительно, приняла нашу сторону. Розанова ездила к Новикову и с ним объяснялась. В результате подготовила большую статью по моему делу.

Вы представляете, что такое статья в газете в то время! Но ей не дали её опубликовать. Она посоветовала нам написать письмо Хрущеву. У меня была очень тяжёлая беременность, выраженный токсикоз, перед родами я еле дышала. Аркадий Александрович написал письмо Хрущеву и приложил какие-то документы.

В институте я была сталинским стипендиатом – огромная по тем меркам стипендия. А тут я без работы, квартиру снимаем, муж милиционер, денег практически не было. На этом фоне родила я досрочно недоношенного ребёнка. Наше письмо попало, по-видимому, в какую-то политическую кампанию, и Хрущев написал: «Разобраться!» И отправили моё дело в профсоюз медработников, а в профсоюзе медработников состояли все главные врачи городских лечебных учреждений. И они решили на моём примере разобраться с ненавистными им научно-исследовательскими институтами.

Директор Новиков не приехал, приехала Городилова. Приехала и я. Не могу вам передать, какое я была «чучело» – нечего было надеть, впервые я была худая – во мне было 50кг. Совершенно несчастная, думала, что меня там будут публично казнить. А там началось: «Наша советская власть так поддерживает материнство! Вы, товарищ Городилова, как женщина, как член партии, должны были обнять её и сказать: «Милая девочка, я беру тебя под свою опеку», и положить её в лучший роддом. А вы девочку-комсомолку, отличницу выгнали. Мы в вашу парторганизацию сейчас напишем. Вон из партии!» Я ушла с разборки домой, думая, что теперь-то уж меня вообще никуда не возьмут.

Мои ребята из института устроили меня врачом групп общей физической подготовки на стадион «Динамо». У пожилых людей перед занятиями я мерила давление, заставляла приседать 10 раз и снова мерила, а потом отпускала на занятия. Но хоть какая-то зарплата шла. Я и в поликлинику рядом с домом уже подала документы на должность терапевта.

Месяца через 2 приходит на дом бумага: «Уважаемая Софья Львовна! Вы приняты на работу в институт Герцена. Просим Вас приступить к работе такого-то числа и получить зарплату за вынужденный прогул».

Всё это продолжалось 6 месяцев. Можно было после происшедшего идти в этот институт? Я сказала Аркадию Александровичу: «Теперь иди туда сам. Я не могу пойти к этим людям». А он ответил: «Пойдёшь!» На полученную зарплату я купила себе платьишко и пришла к директору А.Н. Новикову. Он мне сказал, что «никакие условия, конечно, создавать не будет, ни в какой эксперимент вы не пойдёте, а пойдёте в радиологию, вредную, вы же уже родили дочку».

Я сказала, что пойду. Он вызвал Марию Алексеевну Волкову, которая стала моей второй судьбой, первой судьбой был мой муж. Она пришла грозная, недоступная, глаза – злые, перманент – дыбом. «Ну, что же, пойдём». Новиков сказал: «Только вы, Мария Алексеевна, её сможете воспитать». И я пошла за ней.

– Как интересно, радиология давала множество преференций: по зарплате, короткому рабочему дню, ранней пенсии. В тот период в радиологическое отделение определяли неугодных?

– В наше время радиология была ссылкой, радиотерапевтическая аппаратура была несовершенной, поэтому мы получали очень большие дозы радиоактивного ионизирующего излучения, препараты вводили в полость и ткани голыми руками без защиты. Сейчас прекрасная защита, всё автоматизировано, я называю это ненаучной фантастикой.

Помню первый обход – это что-то ужасное, мне казалось, что они говорят на иностранном языке. В институте почти не преподают онкологию, в эксперименте я ёще что-то понимала. А они радиоактивным йодом лечат множественные метастазы в лёгких и излечивают, и ещё что-то и ещё… Я была так растеряна, спрашивала, что же мне почитать. Когда первый раз дежурила, сёстры вредные, говорят, внутривенные – это врачебная манипуляция. А нас этому не учили, но мне повезло – я со страха сразу в вену попала. Трудно мне было в институте Герцена, со мной не здоровался Новиков, со мной не здоровалась Городилова, обо мне говорили: «Вот идёт сутяжница».

Но мы с Марией Алексеевной полюбили друг друга, она говорила, да плюнь на них на всех. И вот на открытии нового отделения у нас был накрыт стол, пришло руководство, она и сказала Новикову с Городиловой: «Да хватит уже разводить из ничего историю. Что вы пристали к девочке?» После этого со мной стали здороваться. Мне так нравилась радиология. Ах, какая же Мария Алексеевна была умница и талант! Но она была резким человеком, могла в палате сказать: «Ты дура, что ли?» Я просила: «Ну, Марья Алексеевна, в коридоре – всё, что угодно, но при больном-то зачем?» «Ничего, научишься». Именно она определила мой «научный» путь. До сих пор в самых трудных ситуациях я часто вспоминаю её и мысленно советуюсь с ней.

– Какие задачи радиологии сейчас, на Ваш взгляд, самые важные?

– Разве можно было подумать 50 лет назад, что будет такая техника. Но я считаю, что эта техника не сделала переворота, хотя она рассчитана на очень высокую прецизиозность. Раньше были не очень точная разметка, топометрия. Мы облучали опухоль вместе с окружающими тканями, были тяжелые лучевые реакции. Сейчас всё очень точно, только одну опухоль, но ведь рак не имеет четких границ, значит, мы должны взять дополнительно и нормальные ткани.

Дальше: опухоль состоит из двух компонент, одна – нормальные ткани – это каркас, на котором сидит опухоль, соединительная ткань с вновь образованными несовершенными сосудами, нервами. А паренхима – это сама опухоль. Мы весь каркас облучаем и несколько слоёв окружающих опухоль нормальных тканей мы всё равно облучаем. Тяжелые осложнения, конечно, предотвращаются. Но биологическая проблема этим не решена.

Необходимо изменить соотношение радиочувствительности нормальных и опухолевых тканей. Вот этот радиотерапевтический интервал надо раздвинуть. Я считаю это главной проблемой в радиологии. Можно использовать либо радиосенсибилизаторы, селективно усиливающие радиопоражения опухолевой ткани, либо защитить нормальные ткани. Над этим я работаю после кандидатской, с благословения Марии Алексеевны.

Если мы удачно полечили опухоль и все опухолевые клетки погибли, то нормальные ткани, пограничные с опухолью, должны выполнить две функции: резорбцию и репарацию, они не могут создать, к примеру, новую лёгочную ткань, но хотя бы рубец. И если мы их не повредим, тогда на месте опухоли будет рубец, если повредим – будет лучевая язва. И второе, популяция покоящихся клеток, которые не вступают в митоз и через много-много лет, когда что-то меняется в организме, гормональный ли статус или снабжение их кислородом, они возвращаются в клеточный цикл и могут дать рост метастазам. Поэтому, к примеру, через 18 и 25 лет после излечения рака молочной железы приходят женщины с метастазами. Чтобы разрушить клетки в G0 (покоящиеся), надо давать в три раза большую, чем канцерицидная, дозу ионизирующей радиации.

Я одна из немногих, кто отстаивает необходимость продолжения биологических разработок по изменению тканевой радиочувствительности. Этому была посвящена моя докторская диссертация: использование первого в России радиомодификатора – облучение в условиях гипербарической оксигенации (ГБО). Сейчас существует много радиопротекторов, которые защищают нормальные ткани при неизмененной чувствительности опухоли. К примеру, наложение жгута создает гипоксию, которая защищает ткани.

– Прекрасная семья, интересная жизнь вне работы, активная лечебная практика, кафедра, и Вы даже становитесь изобретателем революционного способа лечения десмоидных фибром. Как это пришло?

– Десмоиды – хобби всей моей жизни. Изредка в нашем отделении появлялись мальчики и девочки, которых оперировали по поводу десмоидных фибром. Одна операция, вторая, третья. Всё кончается рецидивом, доходит до ампутации или экзартикуляции. Страшные, калечащие операции, и не все родители соглашались на это. Мария Алексеевна первая в мире сказала: «Давай попробуем облучать». Это было 50 лет назад.

Десмоид местно растёт агрессивнее, чем саркомы мягких тканей. А под микроскопом это совершенно доброкачественная ткань. Море грубой волокнистой ткани и единичные вкрапления клеток: фиброцитов или фибробластов. Как и при коллагенозах – огромное количество волокнистой ткани, но совершенно на них не похоже. А что такое опухоль? Это – клеточная масса. А лучевая терапия оказалась удачной – не было рецидивов. До сих пор загадка: почему эффективна лучевая терапия. Мы убедились, что нужны такие же дозы, что и при злокачественных опухолях.

Защитили первую диссертацию по лучевой терапии десмоидных фибром, показали значительное уменьшение рецидивов, и мы выступили против хирургов. У них огромное количество рецидивов, у нас – только краевые, показывающие, что мы неправильно определили границы опухоли. А как можно было их определить? УЗИ не было, КТ не было. Мы пальпировали, делали «мягкие» рентгеновские снимки, вводили воздух вокруг опухоли и делали рентгенографию – только таким образом.

Приходили и к нам с рецидивами после комбинированного лечения или лучевой терапии с трофическими изменениями покровных тканей, или опухоли были таких огромных размеров, что лучевая была просто невозможна. И появилась идея: раз они чувствительны к лучевой терапии, то может они проявят чувствительность и к химиотерапии? Исходя из этого, в первую очередь попробовали радиомиметики – циклофосфан. Ничего не получилось. Потом проспидин, опять ничего.

Методом проб и ошибок «напали» на два препарата: винбластин и метотрексат. Мы провели трёх больных, и я нахожу маленький реферат с сообщением из Калифорнии о 8 больных с нерезектабельными десмоидами, локализация не указана, метотрексат и винбластин в непрерывном режиме. У семи опухоли резорбировались, восьмой продолжает лечение. Это было удивительное совпадение по времени и по идее.

Сейчас у нас более 500 больных, при том, что десмоид очень редкое заболевание, за жизнь врач редко встречает одного-двух пациентов. Если считать больных с рецидивами, то наш опыт лечения достигает 700 случаев. Мы проанализировали наш контингент, оказалось, что это молодые женщины и девочки «эстрогендоминирующего» типа: красивые, с прекрасной кожей, чуть полненькие. Возникла идея – дать тамоксифен. Мы первыми в мире стали использовать антиэстрогенотерапию для лечения десмоидных фибром.

У нас была девочка, которая лечилась 17 лет. Опухоль появилась на плече, оперировали, потом облучили в Туле, по краю лучевой язвы возник рецидив. И постепенно в результате роста по продолжению опухоль дошла до поясницы. И каждый раз – либо комбинированное, либо лучевое лечение и продолженный рост. Ей первой дали тамоксифен. Но она очень хотела родить ребёнка и после 3-х месяцев приёма препарата забеременела. Отказалась от продолжения терапии, решив родить ребёнка. И родила, а десмоид более не рецидивировал, сказалось, видимо, изменение гормонального фона. Её сыну сейчас 32 года.

Вторая диссертация была написана Морозовой Светой по химиогормональному лечению, третья – по лечению десмоида у мужчин. Раньше считалось, что мужчины болеют очень редко. Но мы вместе с РДКБ показали, что в возрасте до 14 лет преимущественно болеют мальчики. Часто врождённые десмоиды возникают у мальчиков, матерям которых во время беременности дают эстрогеновые препараты. И локализация своеобразная: нижние конечности, ягодицы. У обоих полов десмоиды могут быть многофокусными. Мы назначаем терапию в соответствии с гормональным статусом, и в этом мы тоже были первыми.

У многих больных высокий уровень эстрогенов, у мужчин он иногда десятикратно превышает норму. Необходимо не только понизить уровень эстрогенов, но и восстановить нормальное соотношение эстрогенов и андрогенов. У девочек тамоксифен малоэффективен, и мы используем золадекс. Недавно у нас была защищена четвертая диссертация, докторская, Новиковой О.В., по гормонотерапии. Мы стали искать рецепторы эстрогенов, пытаясь объяснить эффект, но не находили их.

Г.А. Франк предложил определять не только альфа-, но и бета-рецепторы, которые и нашли в десмоидах. В настоящее время мы пробуем ещё одну комбинацию препаратов, которую применяем при резистентных десмоидах (доксорубицин + дакарбозин).

– Ваши внучки идут по Вашим стопам?

– Нет, мои внучки не пошли по моим стопам. Младшая внучка Лера – актриса и продюсер, у неё своя школа танцев живота. Старшая – финансист на телевидении. Сын брата о десмоидах, кажется, знал с рождения, он стал торакальным хирургом, сейчас работает в Америке.

– Жив ли легендарный самогонный аппарат?

– Вы и об этом слышали? Дом наш очень хлебосольный, всегда гости, никак нельзя было без алкоголя. На первом этаже жила старшая сестра нашего отделения, бывшая фронтовичка, которая сказала: «Чего ты мучаешься, сколько денег потратила, давай дам тебе аппарат». И дала аппарат на один раз. Аркадий Александрович был законопослушным, он мне категорически запретил гнать самогон. Но мне так хотелось попробовать, что в его отсутствие я всё подготовила и приступила к изготовлению «продукта».

Приходит мой муж и говорит: «Чем это у нас пахнет?». Пришлось открыть стенной шкаф и показать. Он возмутился: «Выливай!» – «Ни за что! Я буду делать ночью». Наступила ночь, Вайнер ушёл спать, а я, в соответствии с инструкцией, начала работу. Потом чуть позже вышел Аркадий Александрович и показал, как первач проверяется на качество – горело хорошо. Я уже подготовила 2 или 3 бутылки, запах – ужасный. Опять вышел Вайнер с уверениями, что воняет так, что соседи позвонят в милицию, меня за это обязательно посадят, а его исключат из партии.

Вдруг звонок в дверь: «Откройте, милиция!» Быстро выливаю всё приготовленное, открываю дверь: «Вайнера на Петровку срочно вызывают, убийство». У нас не было телефона, и мужа вызвали на работу через отделение милиции.

Таков мой единственный опыт самогоноварения, но он помог мне понять принцип гипертермии. И сейчас, когда я объясняю слушателям, за счет чего при гипертермии охлаждаются нормальные ткани, спрашиваю: «Вы гнали когда-нибудь самогон?»

Я люблю жить быстро, не могу медленно. Всё делаю с удовольствием. У меня много друзей, я всюду бываю, и у меня бывают.

Сейчас я сосредоточилась на книгах. Опубликованы прочитанные на кафедре ведущими учеными института лекции: «Национальный проект «Онкология», «Ошибки в клинической онкологии», методические рекомендации и др. Очень люблю работу на кафедре, люблю читать лекции и передавать свой опыт молодёжи – интернам, ординаторам, аспирантам – как это делала в прошлом моя дорогая Мария Алексеевна Волкова.

Беседу вели Мещерякова Наталья и Мамиева Маргарита